В.М. Алпатов

Что делать с малыми языками?

Вопрос о судьбе малых языков России в последние годы довольно активно дискутируется; впрочем, разговоров здесь явно больше, чем реальных дел. Никто открыто не говорит о пользе языковой ассимиляции и тем более о необходимости исчезновения малых языков, все призывают к их сохранению, однако остается неясным, что нужно для этого делать.

До революции многие малые языки были вполне устойчивы, но часто это было связано с недостаточным экономическим освоением территорий их распространения и отсутствием для их носителей необходимости двуязычия. Малые языки, оказавшиеся в экономически более развитой зоне, уже тогда начинали вытесняться (скажем, ливский или водский). В первые два десятилетия после революции новой властью были предприняты меры для сохранения и развития многих малых языков. Но со второй половины 30-х гг. эта политика, по инерции иногда продолжавшаяся и позже, стала вытесняться противоположной политикой русификации. Распространение русского языка (реже других крупных языков СССР) обеспечивалось не только государственной политикой, но и хозяйственным освоением многих территорий, которое всегда было связано с миграциями русскоязычного населения. Яркий пример – становление нефтегазовой промышленности Сибири на территории, ранее в основном заселенной хантами, манси, ненцами и другими народами. Среди многих малочисленных народов распространялось двуязычие, часто затем сменявшееся переходом к одноязычию на русском языке. Впрочем, число достоверно исчезнувших за советский период языков очень мало: это лишь камасинский и югский, бывшие крайне малочисленными еще раньше. В США за это время индейских языков исчезло даже больше. Отметим, что хотя в социолингвистической энциклопедии «Письменные языки мира. Языки Российской Федерации» (Кн. 2, 2003 г.) признан мертвым и орочский язык, экспедиция МГУ и РГГУ в 2005 г. обнаружила его живых носителей. Разумеется, говорить о каком-то языке как вымершем всегда несколько опасно, можно что-то не учесть.

В годы перестройки и в первые постсоветские годы по всей территории современной России распространились представления, согласно которым функционированию малых языков мешала лишь «тоталитарная система», а смена строя может привести к их «возрождению», как тогда говорили. При этом под «возрождением» часто имелось в виду приобретение языком функций, которых он ранее не имел или имел как раз в начале советского периода. В пылу борьбы не учитывался реальный опыт стран, общественный строй которых принимался за образец. На деле же проблема сохранения индейских языков в США так и не решена, а единственный исконный язык меньшинства в Японии – айнский язык исчез за столетие. Он был устойчив, пока айны – охотники и собиратели - жили обособленно и почти не контактировали с японцами. Когда же во второй половине XIX в. началась массовая колонизация японцами айнских земель, этот язык начал вытесняться японским. В период японского милитаризма айны были юридически неравноправны с японцами, в некоторые периоды их принуждали учить японский язык, что способствовало языковой ассимиляции. При американской оккупации после 1945 г. одним из элементов демократизации стало уравнение айнов в правах. Однако это лишь усилило вытеснение айнского языка, и к 60-м гг. он вышел из употребления.

Конечно, для национально ориентированной интеллигенции многих малых народов России казался заманчивым опыт других постсоветских государств, где роль новых государственных языков резко возросла за счет русского языка. Но теперь уже очевидно, что языковая ситуация в пределах России, где роль русского языка объективно не может стать иной по сравнению с советским временем, с 1991 г. стала резко отличаться от ситуации в других новых государствах. Исключение, может быть, составляют обособленные Якутия и Тува, где русское население довольно малочисленно. Например, в Якутии малые языки могут вытесняться не только русским языком, но и якутским; впрочем, так там было и в советское время.

В большинстве же случаев время иллюзий сменилось эпохой разочарований. Например, в начале 90-х гг. «многие кетские учителя относились к своему делу с большим энтузиазмом…. Однако, столкнувшись с суровой действительностью, энтузиазм начал постепенно затухать, и преподавание кетского языка в школах стало сходить на нет…. Престиж кетского языка, несколько поднявшийся в начале 1990-х гг., снова неуклонно падает. В ряду причин этого падения далеко не последней является бедственное положение, в котором находится сегодня большинство кетских семей» [1]. Или о селькупском языке: «Школьное преподавание на селькупском языке оказывается чрезвычайно малоэффективным. Школа оказывается единственным местом, где их (селькупов – В.А.) могут научить говорить на языке их предков. В реальности зачастую максимум, что они усваивают после нескольких лет занятий…, это некий весьма ограниченный список селькупских слов, в основном существительных» [2].

Расширение школьного образования – наиболее значительная мера, которую удалось осуществить за последние полтора десятилетия для спасения ряда языков малых народов. Но для многих языков эта мера явно недостаточна, а иногда и с ней ничего не получается. Скажем, в Хакасии в начале 90-х гг. на волне национального подъема была предпринята попытка ввести на хакасском языке школьное обучение, но обнаружилась его неэффективность. Авторы учебников исходили из того, что дети дошкольного возраста хоть немного владеют своим языком, но выяснилось, что подавляющее большинство хакасских детей дома знают лишь русский язык, а хакасский можно им преподавать лишь как иностранный. Такой язык, почти лишенный одноязычных носителей и практически не известный в младшем поколении, подвержен реальной угрозе исчезновения. А коми-пермяцкий язык даже в период общественной эйфории начала 90-х гг. не удалось ввести в употребление ни в одной официальной сфере; в связи с этим местный языковед писал еще в 1994 г. об утере этносом «своего ядра», в связи с чем «процессы этнической эрозии приобрели у коми-пермяков необратимый характер» [3].

Для некоторых еще живых языков эта проблема, возможно, решается иным путем. Вот что пишется о том же селькупском языке: «Вся надежда… на оленей, все еще имеющихся у носителей…, ибо между наличием у семьи оленей и функционированием в этой семье этнического языка наблюдается заметная корреляция» [4]. Или о юкагирском языке: «Хорошо знают языки только те дети, у которых есть родственники, живущие традиционной жизнью в тайге или тундре и которые усвоили его естественным путем» [5]. Традиционный уклад может спасать языки его носителей. И в конце 80-х – начале 90-х гг. представители национальной интеллигенции малых народов нередко призывали не только к отказу от русского языка, но и к отказу от принесенной извне культуры, к полному возвращению к традиционным формам хозяйства (кочевое скотоводство, оленеводство и др.). Иногда здесь их поддерживали и зарубежные авторы. Например, в статье о бурятах содержался призыв к их освобождению от угнетения властью, в том числе через советские дискурсы. Для этого надо отказаться от сформированных в советское время норм бурятского языка, вернуться к диалектам и традиционной картине мира, где нет места классам, линейному представлению о времени и пр. [6]. В 1989 г. автору статьи казалось, что перестройка сделает всё это возможным, но, разумеется, это не произошло.

Но как быть, например, с мансийским языком, если после создания сибирской нефтегазовой индустрии «практически все мансийские поселки превратились в многонациональные, причем во многих из них приезжее население преобладает над коренным» [7]? Но хотя в настоящее время нефть и газ у нас добываются по большей части в Ханты-Мансийском и Ямало-Ненецком округах, их коренное население так и не стало нефтяниками и газовиками. Ср. иную ситуацию с развитием добычи нефти в Азербайджане, Татарии и Башкирии. «Культурный шок», испытываемый коренным населением при появлении пришлого большинства, создает проблему, которая по-настоящему не решена ни у нас, ни в других, более развитых стран.

Иногда выходом из положения, в том числе и в России, считают создание резерваций по образцу США и Канады. Однако с точки зрения сохранения языков (и с ряда других точек зрения) этот опыт скорее негативен.

Впрочем, нет какой-либо жесткой корреляции между степенью сохранности языка и уровнем экономического развития того или иного региона. Устойчивость языка зависит от многих причин, и предсказать судьбу какого-либо из них часто бывает трудно. Факторы, способствующие его сохранению, могут быть самыми неожиданными. Например, отмечают «мотив бабушки»: женщины, не говоря на языке своего этноса с детьми, начинают говорить на нем с внуками; «не является ли эта «бабушка» некой постоянной социальной функцией в языковой общности, независимо от поколения?» [8].

Быстрее всего, конечно, вымирают малочисленные языки, но в неблагоприятном положении могут оказаться и языки с большим числом носителей. За XVIII и XIX вв. ирландский язык был настолько вытеснен английским, что даже в независимой Ирландии не смог возродиться в качестве средства общения, играя в основном роль национального символа. За ХХ в. почти исчез достаточно многочисленный идиш: одни его носители были физически уничтожены, другие (большей частью добровольно) от него отказались. Обычно быстро исчезают материнские языки иммигрантов (которым, разумеется, не грозит вымирание, поскольку они сохраняются в тех странах, откуда они эмигрировали). В то же время, например малые языки Дагестана (так называемые одноаульные) пока достаточно устойчивы, хотя их носители целиком двуязычны и очень часто трехъязычны, зная какой-либо из более крупных дагестанских языков и русский язык. Возможно, горный характер местности, даже в наши дни ограничивающий межъязыковые контакты, способствует сохранению этих языков. Многоязычный Северный Кавказ вообще отличается относительной стабильностью языковой ситуации.

Даже если язык далек от вымирания, возникает вопрос о том, какие формы его существования перспективны, а какие нет. В советское время, особенно в начальный его период, на все языки СССР, включая самые малые, распространялись представления, сформированные для национальных языков Европы. Считалось, что надо развивать на них все функциональные стили и использовать их во всех сферах общения. Реально, конечно, получалось далеко не всё, а с конца 30-х гг. этот процесс стал свертываться. Однако художественная литература появилась на десятках языков, где ее ранее не было, а среди писателей бывали очень талантливые и получавшие всесоюзную известность (впрочем, лишь благодаря русским переводам); развивалась и пресса на многих языках. Однако нередко такие тексты, преимущественно художественные, превращаются в «своего рода этнографический предмет, становясь в один ряд с образцами декоративно-прикладного искусства: такие предметы приобретают, их хранят, но не используют по прямому назначению» [9]. Книги национальных писателей могут стоять на почетном месте в библиотеке, но их не читают. А поскольку письменная форма многих малых языков ограничена художественной и учебной литературой, то в некоторых из них реально функционируют лишь бесписьменные диалекты, тогда как литературная составляющая этих языков исчезает, потеряв после 1991 г. поддержку сверху. Конечно, некоторые литературы более устойчивы.

В советское время существовало стабильное книгоиздание на многих языках, выходили газеты на них. Теперь всё это развалено, а даже формально сохранившиеся газеты на языках меньшинств могут быть двуязычными, причем информация, привлекающая читателя, от телевизионной программы до анекдотов и гороскопов печатается по-русски. Причина ясна: в советское время можно было планировать издательскую деятельность, не думая о прибыли, теперь же законы рынка не позволяют издавать литературу на многих малых языках России. Показательно и то, что в целом телевидение на языках малых народов России сохраняет более прочные позиции, чем книгоиздание и газеты: в национальных регионах пока сохраняется государственное телевидение и такие передачи можно себе позволить.

Итак, ряд языков реально существуют лишь в виде диалектов или преимущественно в виде диалектов, но и функционально роль таких языков сходна с ролью диалектов, место же литературного языка выполняет русский язык. И, видимо, это далеко не худшая ситуация. У многих народов имеется тенденция пользоваться двумя языковыми образованиями для «своих» и для «чужих». При этом в современном мире язык для «чужих» – кодифицированный вариант некоторого языка, тогда как язык для «своих» – диалект или так называемый полудиалект. Примером может служить Япония, где, по-видимому, именно этот фактор обеспечивает устойчивость японских диалектов [10]. Но Япония – этнически однородное государство, а в многонациональном обществе (в том числе в России) язык меньшинства принципиально не может стать языком для «чужих». Выбор может осуществляться лишь между двуязычием и одноязычием на господствующем языке. Даже если нет административных мер, давление оказывает экономическая, политическая, культурная ситуация в стране [11].

С функцией языка для «своих» тесно связана и символическая функция этнического языка, которая может сохраняться и при утере коммуникативной функции; выше приводился пример Ирландии. Конечно, такую функцию легче сохранить в собственном государстве, но вряд ли она исключена и при наличии реальной, а не декоративной, как иногда в России, национальной автономии.

Один из современных западных социолингвистов в связи с так называемыми концепциями лингвистической экологии, основанными на приоритете сохранения языков во что бы то ни стало, ставит вопрос: а не надо ли при этом учитывать мнение самих носителей этих языков, которые не всегда желают ими пользоваться [12]? Впрочем, ссылка на «народное мнение» встречается часто, но предполагается, что у любого народа мнение всегда одно: «возрождать» и всячески развивать этнический язык. При этом «мнение народа» отождествляется с точкой зрения его национально ориентированной интеллигенции. Но всегда ли это так? Ведь утеря материнского языка может рассматриваться этносом как явление пусть вынужденное, но имеющее свои преимущества. Возникает конфликт, охарактеризованный одним из ирландских лингвистов: то, что хорошо для языков, может быть плохо для их носителей, особенно с точки зрения материального благополучия [13]. Как указывает Дж. Эдвардс, для многих народов существует болезненная дилемма – либо потерять язык, либо жить отсталой сельской жизнью [14].

Как бы то ни было, для сохранения малых языков России необходима целенаправленная государственная политика. В 20-30-е гг. такая политика у нас все-таки была, а ее инерция продолжалась и позднее. В настоящее время такой политики нет, по крайней мере, на федеральном уровне. И важно осознать, что подобная политика по сути своей должна быть «антирыночной», т.е. действовать вопреки законам рынка. Эти законы сами по себе способствуют вытеснению малых языков русским. Мы, разумеется, не хотим сказать, что в странах с господством рыночной экономики невозможно сохранить малые языки. Много делается, например, для сохранения саамского языка на севере Европы, языков аборигенов Австралии. Но это – социальные мероприятия, скорее действующие вопреки рынку. А социальная направленность не свойственна государственной политике современной России.

Литература

1. Казакевич О. Кетский язык // Письменные языки мира. Языки Российской Федерации. Социолингвистическая энциклопедия. Книга 2. М., 2003, с.251-252. [ назад ]
2. Казакевич О. Селькупский язык // Там же, с.482-483. [ назад ]
3. Шабаев Ю.П. Языковая ситуация и этноязыковая проблема в Коми-Пермяцком автономном округе // Языковые проблемы Российской Федерации и законы о языках. М., 1994, с.232. [ назад ]
4. Казакевич О. Селькупский язык, с.483. [ назад ]
5. Николаева И. Юкагирский язык // Там же, с.754. [ назад ]
6. Humphrey C. “Janus-Faced Signs” – the Political Language of a Soviet Minority before Glasnost // Social Anthropology and the Policy of Language. London; N.Y., 1989. [ назад ]
7. Парфенова О. Мансийский язык // Там же, с.306. [ назад ]
8. Вахтин Н.Б. Языки народов Севера в ХХ веке. Очерки языкового сдвига. Санкт-Петербург, 2001, с.284. [ назад ]
9. Бурыкин А.А. Язык малочисленного народа в его письменной форме. Социолингвистический и собственно лингвистический аспекты. СПб., 2004, с.48. [ назад ]
10. Алпатов В.М. Япония: язык и общество. М., 2003, с.23-32.  [ назад ]
11. Skutnabb-Kangas T. Bilingualism or Not. The Education of Minorities. Clevedon, 1983, p.66-67. [ назад ]
12. Edwards J. Multilingualism. London – New York, 1994, p.108. [ назад ]
13. Ahlqvist A. Language Conflict and Language Planning in Ireland // Language Conflict and Language Planning. Berlin – New York, 1993, p.16. [ назад ]
14. Edwards J., p.107. [ назад ]

WWW lingsib.iea.ras.ru